Увлеченный своим новым счастием с Гесперией и занятый в разных празднествах, которые длинной чередой стали развиваться в Городе, я за эти дни не имел времени, чтобы видеться с Сильвией, и случилось так, что в течение почти двух недель я ее не видел. Я горько упрекал себя за такое небрежение, опасаясь, что мое отсутствие может дурно повлиять на девочку. Поэтому на другой же день после торжеств, проведенных в театре, я, воспользовавшись свободным днем, отправился разыскивать Сильвию.
Как обычно, я хотел послать ей записку, так как по-прежнему мне не хотелось заводить знакомства с ее матерью. Но когда я еще только переходил Эмилиев мост, я вдруг увидел впереди себя Сильвию в обществе какого-то юноши. Одно время я уже хотел незаметно удалиться, но и Сильвия и ее спутник меня заметили. Тогда я приблизился и приветствовал девочку в самых вежливых словах.
Сильвия внезапно смутилась, но потом оправилась и спокойно познакомила меня со своим спутником: то был Лоллиан, который также вполне любезно меня приветствовал. С любопытством я рассматривал этого юношу. Ему было лет двадцать, не более, по одежде он принадлежал к зажиточной семье; у него были светлые волосы и голубые глаза германца, но держал он себя с чисто городской непринужденностью.
Я спросил молодых людей, куда они идут, и они мне ответили, что направлялись провести время в Домициевых садах. Тогда я просил позволения присоединиться к их прогулке, так как мне хотелось ближе узнать этого Лоллиана. Я знал, конечно, что мое предложение должно было ему быть неприятно, но он не возражал, а Сильвия предложила мне сопровождать их.
Так втроем мы прошли через весь Яникуленский сад. Почти все время пути мы шли молча, так как естественная неловкость владела нами. Время от времени я обменивался отрывками слов с Лоллианом и Сильвией. Но они между собой не говорили.
С намеренной небрежностью я объяснил, что мой отъезд из Города отложен по важным причинам, что все последнее время был очень занят по своей должности триумвира и по приготовлению к играм Аполлона; воспользовавшись свободным днем, я решил повидаться с Сильвией, которую не встречал давно, и теперь рад, что вижу ее друга. Так как сегодня для меня — праздник, то я и предложил молодым людям принять как бы мое приглашение — разделить мой отдых.
Не знаю, насколько Лоллиан поверил моей речи, но он не возражал.
В мало посещаемых Агр<иппинских> садах было пустынно, и наша прогулка решительно не налаживалась, так как мы были враждебны друг другу.
Тогда я предложил ненадолго зайти в загородную таверну, находившуюся здесь, род диверсория, посещаемого гуляками по ночам, но почти пустынного в этот час. Мы заняли места за столом, под тенью старинного платана, спросили себе фруктов и вина. Я сразу заметил, что Лоллиан настойчиво участвовал в моих распоряжениях слугам: он желал участвовать в пиршестве наравне со мной и не хотел принимать моего угощения.
Я понемногу расспрашивал Сильвию, как она провела эти дни, но она отвечала мне уклончиво. Тогда я спросил, намереваются ли она и ее друг пользоваться подготовлением праздников, и предлагал им без труда достать тессеры во все цирки, театры и прочие места.
Лоллиан, наконец, спросил меня:
— А что именно такое вы, нынешние правители, собираетесь праздновать? Разве вы одержали какую-либо победу над врагом?
— Нет, юноша, — спокойно отвечал я, — какая может быть победа, если война еще не начата. Это просто годичные игры в честь Аполлона, которые справляются со времен Августа и еще раньше.
— Однако, — возразил Лоллиан, — уже много лет этих игр не справляли.
— Что же такое, — ответил я. — Законы иногда нарушаются, но хорошо их восстанавливать.
— А что такое сделал этот ваш Аполлон, — запальчиво спросил Лоллиан, — чтобы его чествовать?
— Не будем поднимать споров о вере, — ласково возразил я. — Мы здесь для того, чтобы веселиться, а не ссориться.
Веселье наше, однако, несмотря на вино, не удавалось, и каждую минуту мне приходилось избегать стычек с Лоллианом, который готов был их затевать по всякому поводу.
Я ухаживал за Сильвией, предлагал ей фрукты. <Но> она, видимо, страдала от нашего общества. Вино разгорячило, наконец, <юношу>.
— Про тебя, Юний, — сказал он мне, — говорят, что ты пользуешься в Городе большой властью. Перед тобой трепещут все священники и монахи, потому что ты имеешь право выгонять их на улицу. Но скажи мне, почему именно тебе поручено такое дело?
Я сказал, что такова была воля императора.
— А не твоей покровительницы, прекрасной Гесперии? — возразил Лоллиан, вызывающе глядя на меня.
Я заметил, что Сильвия вздрогнула при этом имени и обратила глаза ко мне.
— Госпожа Гесперия, — ответил я уклончиво, — оказывает мне много милостей, и я ей очень признателен.
— Почему же она оказывает тебе эти милости? — продолжал настойчиво спрашивать Лоллиан, вообще поддавшийся влиянию вина и явно готовый пойти на все.
— Это надо спросить у нее, — сказал я, принужденно смеясь.
— Может быть, за твои красивые губы, — произнес уже совсем дерзко Лоллиан.
— Милый юноша, — с достоинством возразил я, — такой разговор не может быть любопытен для Сильвии. Будем лучше говорить о другом.
— А я думаю, — с ударением на словах возразил Лоллиан, — что Сильвии этот разговор очень любопытен. Ей надо получше узнать того, кто себя выдает за ее друга.
Я уже начал жалеть, что затеял эту прогулку, так как мне казалось непристойным, в моем звании, затевать глупую ссору с каким-то неведомым мальчишкой, а оставить его оскорбления без ответа я не мог.